Взгляд из Москвы

[Hexe]

На площади нынче не торчим жи на первомай. Запретили.

[Сложно Павел]

Дык то же про Москву! Лирический герой-то не местный))

[Юрий Николаевич]

Дед Андрей.jpg

Всех, моих казахстанских земляков, поздравляю с Великим Днем Победы!
***
Мой дед

Я нашёл это фото
Из далёкой поры
Дед глядел на кого-то
Из жестокой войны,
Он уже был не молод
Но решителен взгляд,
Он – Отечества молот,
Он – Советский солдат.

Дед мой – пахарь от Бога,
Так сложилась судьба,
Да война у порога,
С ним прощалась Уба.
И дорогу на запад
Отвоёвывал танк
И понюхал дед запах
Тех, смертельных атак.

И дошёл до Берлина –
Прагу лично спасал,
И подолгу щетину
Тех невзгод не сбривал.
Танк, тяжёлую ношу,
Дотащил на горбу
Дед с седою порошей
Вновь пришёл на Убу.

Пожелтевшее фото –
Дед и нынешний внук.
Он сказал мне бы что-то
На разломе разлук.
Он дожил до Победы
И исполнил свой долг
Жизнь зачислила деда
В возродившийся полк.
***
Мы вас точно не забыли

Я убежал от безработья,
Я близок стал сложеньестишью,
Я не сторонник беззаботья –
Фамильный герб делами вышью.

Я склонен знать, откуда корни,
Откуда ствол у рода древа
Родню я вижу в непокорных
В начале нашего посева.

И в перемене эволюций
Слежу за тем, как мы рождались,
И в буйстве многих революций
До основанья обжигались.

И злые войны нас косили,
Мужчин как градом выбивали,
Но после них мы снова в силе:
Не ныли, молча выживали.

И хлеб, само собой, снимали
И лезли в шахту за металлом,
Живые мы, из них восстали,
Ведь я от них – в большом и в малом.

Листаю численник обратно
Взываю к пращурам, что были:
«Вас больше, много, многократно,
Но мы вас точно не забыли».

Вливаюсь в длинные дороги
И познаю чужие страны,
Но всё равно мечты, тревоги
Делю меж Русью с Казахстаном.

[Alexandraisaeva]

С днем Великой Победы, Юрий Николаевич! Всем-всем мира!

[Юрий Николаевич]

Ода нашему полку

День Победы в Москве, Белорусский вокзал
Где оркестр, войска провожая, играл –
Свою новую песню на тему одну,
А она про священного гнева войну.

И вставала огромная наша страна
Для врага эта русская песня страшна,
Что сынов собирала с советских сторон,
Посылая на фронт, слыша Родины стон.

И без счёта легло тех российских солдат.
Шли полки – поезда прямо в бой, прямо в ад.
Этот подвиг победу народу принес,
Вот он май наш любимый из песен и слёз.

Много видел седой Белорусский вокзал.
Он войска провожал, а потом их встречал,
А сегодня потомки ушедших бойцов
Вспоминая, чтут память военных отцов.

Вот и я, высоко поднимаю портрет
Это вам всем в округе от деда привет.
Победителем был он в жестокой войне,
Миллионы за ним по российской стране.

Мы и деды, мы вместе – единый народ
Не угасла страна, не ослабился род.
Мы до площади Красной с родными идём
И военные песни, как прежде, поём.

И родители малых детишек несут
Ну а женщины наши частушки поют.
И играет гармошка, и каждый ей рад,
Да, вот это наш общий гражданский парад.

Вот душевный порыв, вот народный причал
Нашу ленту гвардеец в бою освящал,
А потомки его не жалеют «Ура!»
И идут россияне во имя добра.

Я и дед, и страна, и победный салют
Эти наши ряды через память идут
Мы сплотились, мы знаем, каков будет толк.
Наши деды вернулись в Бессмертный свой Полк.
***
День Победы мы ждали, к нему готовились. Портрет деда по маме – Юспина Виталия Кирилловича у нас был, маленькую военную карточку деда Андрея достали как бы из небытия, посмотрели все вместе, вновь познакомившись с истоками рода. Портреты на парад с флэшек делали социальные службы города
(спасибо мэру). Технические детали: ламинирование и удобные держалки разрабатывали сами. Поддержать память семьи отправились с младшей дочерью Надеждой. Проход Бессмертного Полка был назначен на три часа. Приехали на Белорусский в четыре. По длинной ленте эскалатора поднимаемся в череде бессчётных портретов. С Белорусской площади тесно влились в Тверскую. Настроение необыкновенное. Такого порядка, единения интеллигентности и доброжелательности не видел никогда. Народ стосковался по общей памяти.
Люди с детьми, от только рождённого до большого, несут лики своих предков, гордясь родством с боевым и героическим поколением. «Ура!» и «Россия!» разносится, подхваченное тысячами в унисон настроенных людей. Милиция только прикрывает стыки улиц, везде волонтёры в красивой форме, готовые помочь каждому. Они раздают воду и Георгиевские ленточки, они доброжелательны и улыбчивы, как и все вокруг. Песни военных лет сопровождают всё прохождение, народ поёт: мы все вместе, мы, россияне!
На Красную вошли со стороны Вечного Огня. Здесь движение замедлилось, можно было постоять, чуток отдохнуть, обмолвиться словом, поразмышлять.
Совершенно незнакомые между собой люди, сюда пришедшие, чувствуют себя дома. По Москворецкому мосту переходим Москву реку. Общая колонна расходится по городу в разные стороны, а на Белорусскую стекаются новые людские ручейки, чтобы на Тверской, влиться в мощную реку своего Отечества.
Вот такой у нас День Победы, наш общий праздник.

- - - Добавлено - - -

IMG_2169.jpgIMG_2177.jpgIMG_2182.jpgIMG_2183.jpgIMG_2192.jpgIMG_2193.jpgIMG_2178.jpgIMG_2195.jpgIMG_2196.jpgIMG_2206.jpgIMG_2201.jpgIMG_2205.jpgIMG_2208.jpgIMG_2210.jpg

[Peresh3]

Ю.Н. щас прийдёт Трёх буквенный и всё опошлит...иль сговняет...Извиняюсь-картавлю...

[Юрий Николаевич]

IMG_2220.jpgIMG_2221.jpgIMG_2222.jpgIMG_2223.jpgIMG_2230.jpgIMG_2211.jpgIMG_2232.jpgIMG_2239.jpgIMG_2243.jpgIMG_2258.jpgIMG_2244.jpgIMG_2241.jpgIMG_2245.jpgIMG_2260.jpg

[Ошац]

Ода нашему полку

День Победы в Москве, Белорусский вокзал
Где оркестр, войска провожая, играл –
Свою новую песню на тему одну,
А она про священного гнева войну.

И вставала огромная наша страна
Для врага эта русская песня страшна,
Что сынов собирала с советских сторон,
Посылая на фронт, слыша Родины стон.

И без счёта легло тех российских солдат.
Шли полки – поезда прямо в бой, прямо в ад.
Этот подвиг победу народу принес,
Вот он май наш любимый из песен и слёз.

Много видел седой Белорусский вокзал.
Он войска провожал, а потом их встречал,
А сегодня потомки ушедших бойцов
Вспоминая, чтут память военных отцов.

Вот и я, высоко поднимаю портрет
Это вам всем в округе от деда привет.
Победителем был он в жестокой войне,
Миллионы за ним по российской стране.

Мы и деды, мы вместе – единый народ
Не угасла страна, не ослабился род.
Мы до площади Красной с родными идём
И военные песни, как прежде, поём.

И родители малых детишек несут
Ну а женщины наши частушки поют.
И играет гармошка, и каждый ей рад,
Да, вот это наш общий гражданский парад.

Вот душевный порыв, вот народный причал
Нашу ленту гвардеец в бою освящал,
А потомки его не жалеют «Ура!»
И идут россияне во имя добра.

Я и дед, и страна, и победный салют
Эти наши ряды через память идут
Мы сплотились, мы знаем, каков будет толк.
Наши деды вернулись в Бессмертный свой Полк.
***

Ай молодца! Можешь же.

[Юрий Николаевич]

Невозможное возвращение

Посвящается моему душевному другу
Гольцеву Юрию Петровичу.

Ах, как мне бы хотелось вернуться в век прошлый, двадцатый
Где меня ожидало моё казахстанское солнце,
Белоусовских сопок объятья, и вкус концентрата,
Чьи пылинки срывал из отстоя отчаянный ветер.
Я бы снова учился в стране, что была необъятной
Я б премудрости юности вызубрил сразу до донца,
Я б обставил в науках соседей, соклассников, брата
И поехал учиться, как прежде, в Россию, на север.

Ах, как мне бы хотелось вернуться в век прошлый, двадцатый,
Я б спецом из отличных покинул порог института,
Был направлен работать на редкоземельном заводе
В Первомайку, где стал я потом головным инженером.
Я бы благо дарил, я б трудился умом, не лопатой,
Личный мой кабинет был бы умников главной каютой
И оттуда бы шли директивы особого рода,
И я в сфере металлов, как прежде, бы был в ряде первом.

Ах, как мне бы хотелось вернуться в век прошлый, двадцатый.
Дочерей отводить в образцово-советскую школу
И ходить по бульварам той светлой поры Первомайки,
Когда все фонари ещё не были кем-то разбиты.
Я бы вновь обустройства страны был идеей объятый,
Я бы квас попивал, буржуинам отдав кока-колу,
Я бы снова оделся в реглан, не носил бы фуфайку,
Я б посёлком гордился, где были дома-монолиты.

Ах, как мне бы хотелось вернуться в век прошлый, двадцатый,
И в роскошном дворце вновь меха растянуть у баяна,
И с женой молодой заявиться на бальные танцы,
И, найдя нужный повод, встречаться в застолье с соседом.
И далёк от меня зарубежный противник заклятый,
Не сдаёт рубежи пограничная наша охрана,
И восторженно ходят в Москве господа иностранцы,
Ну, а мы коллективом на брег Иртыша, да с обедом.

Нет, друзья, не дано мне вернуться в век прошлый, двадцатый,
Нет страны, что меня воспитала и в жизнь выводила.
Нет уж той Первомайки, она без войны – а в разрухе
И в наличии хата у каждого, только вот с края.
И народ потерялся, и ходит как будто поддатый,
И жена уж на небе, осталась лишь только могила,
И лицо Первомайки – убитой обидой старухи –
Жизнь неласкова к нам, ведь она это место карает.
***
Мой уважаемый оппонент.
Ваше сердитое замечание насчёт глагола «оглядываю», в стихотворном
изложении «оглядаю» заставило мня вернуться к произведению о двадцатом съезде. Стихотворение не простое, оно требует от читателя знания истории. Я попытался соединить великий исторический документ с видением окружающей действительности девятилетним мальчишкой Восточного Казахстана.
Двадцатый Съезд был наименован съездом Строителей Коммунизма. После разрушительной войны он наметил огромные вехи построения нашего общества, развенчал культ Сталина, заложил множество хозяйственных объектов, многие из которых воплотились в жизнь. К этому событию было приковано всеобщее внимание народа, но по молодости лет я ещё не мог проникнуться его историчностью и поэтому, стихотворение не о пафосе партийного документа, а о бытности той поры.
В начальных строках упоминается коновязь. Уже мало кто помнит, что в то время это сооружение присутствовало во всех людных местах, куда приезжали на лошадях, и естественно, что каждая лошадь должна была дожидаться хозяина привязанной.
Для большинства людей развенчание культа было сверх значимым событием и на Никиту Сергеевича Хрущёва возлагались большие надежды, но кто в то время знал, что «куль запрятанных ошибок» будет сопровождать и нового партийного секретаря.
Наверное, не надо говорить о том, что полки магазинов того времени были полупусты и за всем, что на них «выбрасывалось» становилась очередь. Мы с мамой не раз по целому дню стояли, чтобы получить «в руки» ни один килограмм сахара, а два.
Думаю, не все вспомнят заковыристое слово «фэзэушник». Это аббревиатура, которая расшифровывается как фабрично-заводское училище. Их в ту пору было много, надо было замещать погибших в войну работников.
Спившиеся инвалиды тоже примета того времени и выражение: «Оставь допить, братуха», не для красного словца, а точное воспроизведение ушедшего быта.
Репродуктор на площади был главным «глашатаем». В те далёкие годы многие за рубежом были сочувствующими стране Советов. Среди этой публики и великолепный американский бас Поль Робсон. Он потрясающе пел нашу песню, почти гимн «Широка страна моя родная», поражая заокеанским тембром.
Ну, и изюмчик в булочке, которую вы сжевали, его не заметив – занесение в поэтический стан бессмертной надписи на всех железнодорожных переездах Казахстана. Из всего казахского лексикона эти два слова врезались в память навсегда, я накрепко зарубил в мозгу «поездан сахтан». Это словосочетание достойно, чтобы его увековечили. Попрошу, чтобы первенство его употребления в стихотворном жанре было записано за мной.
Итак, мы пришли к глаголу «оглядаю». Уверен, что он сильнее слова «смотрю», так как смотреть можно в одну сторону, а оглядывают всё вокруг. Вот по этой причине я его и вставил в строку. Понимаю, что в стихотворной форме он вам непривычен, но если бы мои стихи были гладко причёсаны и банальны своей обычностью, приходили бы вы ко мне в течение пяти лет, за чем-то интересным? Думаю, что ответ очевиден. Само по себе недоверие к слову выдаёт в вас человека пытливого, но если вы хотите проанализировать литературное произведение, не начинайте предложение с мусорного, ничего не значащего слова. Если нанимаясь на работу, вы пошлёте резюме воскликнув: «Блин», вас вряд ли посчитают за человека грамотного.
Я благодарен вам за попытку хотя бы маленького анализа моего воспоминания. Не обижайтесь, по выражению моего постоянного читателя, на последнего бой-скаута Уба-Форпоста.
***
В стихотворении «Ода будильнику» усмотрел сделанную мной при печатании ошибку. Написано: «На памятник – опус», что делает всё четверостишье бессмысленным. Надо читать: «Не памятник – опус».
Почему этой строчке никто не возразил?
***
Александра. Из всего многообразия человеческих душ, посещающих наши страницы и поздравленных мной с Великим Праздником Победы, только от Вас получил ответное спасибо. Передайте мою благодарность Вашим родителям, воспитавшим активного и неравнодушного человека.
***

[6elk4]

Итак, мы пришли к глаголу «оглядаю». Уверен, что он сильнее слова «смотрю», так как смотреть можно в одну сторону, а оглядывают всё вокруг. Вот по этой причине я его и вставил в строку. Понимаю, что в стихотворной форме он вам непривычен, но если бы мои стихи были гладко причёсаны и банальны своей обычностью, приходили бы вы ко мне в течение пяти лет, за чем-то интересным? Думаю, что ответ очевиден. Само по себе недоверие к слову выдаёт в вас человека пытливого, но если вы хотите проанализировать литературное произведение, не начинайте предложение с мусорного, ничего не значащего слова. Если нанимаясь на работу, вы пошлёте резюме воскликнув: «Блин», вас вряд ли посчитают за человека грамотного.
Я благодарен вам за попытку хотя бы маленького анализа моего воспоминания. Не обижайтесь, по выражению моего постоянного читателя, на последнего бой-скаута Уба-Форпоста.

Нет такого слова "оглядаю" в русском языке! БЛИН

[Сложно Павел]

Итак, мы пришли к глаголу «оглядаю». Уверен, что он сильнее слова «смотрю», так как смотреть можно в одну сторону, а оглядывают всё вокруг.

Глядеть можно в одну сторону, а осматривают всё вокруг. Нужно было все-таки "осмотряю" слово использовать - Белка бы и не придралась.

[Юрий Николаевич]

В последнее время мы перегрузили наш В.К. журнал серьёзным материалом. Возникла диспропорция в сторону житейских мудростей, однако жизнь тем и хороша, что все мудрёные жанры в ней мирно уживаются. Сегодня созываю на круг детей и юношество. Итак:

Весёлый ковбой.

За горой, да за другой
Едет утренний ковбой.
Конь хорош, седло скрипит
А ковбой как будто спит.

Ноги спят, и руки спят
Едет от семи палат
Поспешает не спеша
По извивам Иртыша.

Да, красавец этот бой
Он любуется собой
Весь разряжен в прах и пух
Этот вычурный пастух.

Замше куртки много лет
Ей износа точно нет,
А в ботфорты сапога
Ловко втиснута нога.

Аргумент от всяких бед
Длинноствольный пистолет,
На все случаи хорош
Личной точки острый нож.

Шляпа – типа колесо.
Очень длинное лассо.
Сыромятное седло
Тёртым лоском зацвело.

Я, конечно же, чудак –
Я бужу его вот так:
«Эй, сломался твой компас,
Казахстан здесь, не Техас».

Он меня не хочет знать:
«Не мешайте, сэр, дремать,
Вольный дух меня попёр
На зевакинский простор.

Я в народах знаю толк
Покажу я местным фолк
Заиграю на банджо,
Чтоб не рыпались ужо.
Буду крупный скот пасти
Службу сельскую нести,
Местных сонью ублажать
И отчаянно зевать.

Тренируюсь я в седле,
Чтоб своим быть на селе,
Чтобы всяк увидел как
Спят ковбои меж зевак.

Как зевну я во весь рот.
А потом наоборот.
Сладок будет мой зевок –
Рот не замкнут на замок.

И с устатку потянусь,
Сам с сбой я обоймусь –
Собирайся, люд честной,
Кто зевака, тот со мной»!

Я ему сказал: «Постой,
Ты глаза открой ковбой.
Лишь тебе туда попасть
Посмеётся каждый всласть.

Ведь Америки людей
Видеть не было идей,
Слышь, ковбой, ты будь здоров,
Не дадут тебе коров.

Ведь зевакинский народ
За ковбоем не пойдёт,
А простой зевака бык
Без родео жить привык.

И платить тебе «грины»
Нет резона у страны.
И как нужно здесь зевать
Вам, ковбоям, не понять».

За горой да за другой
Едет утренний ковбой.
Не зевает, весел, смел.
Он в Весёловке осел.
***
Этот стишок показал воспитательнице детского сада. Она сделала на него костюмированную инсценировку. Сказала, что получилось удачно, и это без привязки к топонимике. Думаю, что детишкам Восточного Казахстана, особенно живущим в Зевакино, мой опус должен понравиться.
***
Наш дворик

Воробьи за нашей стайкой
Гомонят весёлой стайкой,
А корова пьёт водицу
И глядит на голубицу.

Куры двор клюют, как могут,
От гусей тревожный гогот,
А собаки за амбаром
День пролёживают даром.

Наш петух всё молодится;
Весь в оглядках, где девица?
И от веку, и до веку
Петьки кличут: «Ку–ка–ре–ку!»

Козы выглядят так мило –
Лезут в гору: «Где Ярило?»
Просят солнышка добавку
И со вкусом щиплют травку.

Друг козёл с натугой бле–е–т
Букву «е» в округу сеет,
Знает он не наше слово:
«Я завзятый Казанова».

А бычок хоть меньше крошки
Молодые точит рожки.
Про себя мычит, мечтая:
«Я кого-то забодаю».

Перепончатая утка
Повторяет чью-то шутку:
«Чтоб грести не очень часто
Я себе купила ласты».

Вот во двор шмыгнула мышка
Осторожная малышка:
«Я вам делаю уборку»,
И опять вернулась в норку.

На крыльцо выходит внучка,
А у дедушки получка,
Ну а бабушка без лени
Варит родичам пельмени.

Вот и я, той внучки папа.
Шарик мне протянет лапу
И присядет как скульптура:
«Во дворе порядок, Юра».

Воробьи за нашей стайкой
Гомонят весёлой стайкой:
«Сладок корм у нас, не горек –
Обожаем этот дворик»!
***
Хочу подготовить читателей анонсированием следующей страницы. Она даст отчёт о функционале Московского Международного Дома Музыки. Наверное, это будет интересно не только работникам в сфере культуры, но и большому кругу людей, причисляющих себя к числу неравнодушных.

[Юрий Николаевич]

На сцене и за…

Пробуждение накануне рабочего дня требует некоторого осмысления. Как обычно надо запрограммировать сознание на хороший и созидательный отрезок времени с утра до самой ночи.
Лёгкое пробуждение, двадцать минут пешком до метро, полчаса до Павелецкой, с желанием написания стихов, быстрым шагом вверх по небыстрому эскалатору, протянутая рука за ежедневной газетой, с неизменным: «Вы очень добрая женщина», на что замурыженная однотонностью раздатчица расплывается в благодушной улыбке (для хорошего настроения нужно немногое). Направление на высокую башню с приземлившейся на ней инопланетной тарелкой – отель SWISS. Между высоких деловых зданий прохожу к десятиэтажной хрустальной шкатулке Дома Музыки, а по-простому ММДМ. Кажущимся по-кружевному лёгким, тайный знак Церетели – шеститонный скрипичный ключ на куполе крыши, обещает обилие музыки. Кодовой карточкой, открываю служебную дверь.
Часы на Спасской башне, транслируемые телевизором, бьют девять, сие извещает, что рабочая жизнь храма искусств началась.
Что там у нас? Во всех трёх залах работа с разными коллективами. Присланные райдеры толкуют о том, что в зале Большом, кроме программы вечерней, есть концерт дневной, а это значит, что всем службам нашего «домика» сегодня нужно будет выложиться по-полной. Приступаем к анализу: камерный зал принимает программу «Серебряников и его леди». Давнишний друг нашего Дома выйдет на сцену со своей гитарой и будет наслаждать слух зрителей романсами и иже с ними, в сообществе хорошеньких и голосистых певиц лирического жанра. Для сотрудников технических служб такая аскеза – одно удовольствие: пустая сцена, оборудованная только звуком и светом – идеальный вариант. На заднем плане вырастет с помощью световой графики вычурное дерево, а музыкантам нужно всего несколько микрофонов. Смотрим дальше: зал театральный. Театр привёз свою постановку, монтирует декорации, пробует обосноваться с большим для себя эффектом.
Здесь работа осветителей и машинистов сцены. Электронная станция подъёма мерцает голубым светом. Линейки штанкет, нагруженные или кулисами или декорациями, взлетают под невидимый зрителями потолок. Осветители изучают куда, в какое время направить освещение, или его вообще «вырубить», или «пушкой» вести артиста к его закономерной славе. Здесь всё отработано и более-менее ясно.
Глянем на сегодняшнюю будущность зала большого – Светлановского. А вот здесь ясно далеко не всё. Сегодня два концерта, дневной – академический, и вечерний – джазовый.
Если к постановке симфонического оркестра больших вопросов не возникает (всё отработано и привычно), то в вечернем концерте ясно далеко не всё. Сегодня к нам пожалует Бутман со своей командой, а это джаз, а джаз любит вольность и порождает много непредвиденных обстоятельств.
Ну, что, господа, пошли. Монтировщики сцены выступают первыми. Стульев девяносто? Пожалуйста. На тележках вывозятся стопки по десять штук. Музбаза раскрывает свои многочисленные склады, и натолканный под завязку грузовой лифт несколько раз тягает музыкальный инструментарий к месту его применения. Четыре телеги с восьмьюдесятью пюпитрами – непременная принадлежность этого оркестра. Ставим инструменты. Первым выплывает его величество рояль – STEINWEY END SONS. Блестящий монстр, аккуратно выкатываясь, занимает своё место. Закрепляем ноги, поднимаем крышку. Она имеет три положения – нужно поставить в соответствии с сегодняшним репертуаром. Рояль только успел приобрести свой рабочий вид, уже попал в руки настройщика, который своим монотонным бдением и будет сопровождать все дальнейшие работы. Перед каждым концертом этот музыкальный доктор задаёт тон будущей музыке. Четыре котла литавр занимают место по кругу, солидно определяя, кто здесь главный. К ним встык подкатил ксилофон. Далее надо доставить арфу – инструмент капризный и высокий (в лифт только с наклоном), да чтобы были все сорок семь струн, да не уронить бы её большую и не очень устойчивую. Сундук челесты рядом с роялем. Бывает так, что на этих двух инструментах пианист играет по очереди, незаметно пересаживаясь с банкетки на банкетку. Для контрабасистов ставятся барные стулья. Контрабас для меня инструмент отдельный. На гастролях, нагруженные тяжёлой и высокой поклажей, контрабасисты самые несчастные люди во всём аэропорту. На контрасте сравним два инструмента: для провоза виолончели покупается отдельный билет и она, как привилегированный пассажир, летит на своём месте, а бедняга контрабас, хоть и в жёстком футляре, всё равно затолкан в багаж, где для него не предусмотрено никакого уважения. Рассматривая существо вопроса, я давно пришёл к выводу: чем меньше музыкальный инструмент, тем лучше учился в музыкальных классах его обладатель, и, видимо только поэтому, неуспевающие согласны были на контрабас. Шутка «тяжела и неказиста злая жизнь контрабасиста» актуальна во всех поколениях. Для шпилей контрабасов и виолончелей деревянные подложки (сцена дырок не любит). Маэстро располагается на подиуме, который и прибыл в центр сценического пространства, имея перед собой широкий пульт для развёрнутого альбома нот. Для многих духовых инструментов ставится дополнительный стул – «обратка», для того, чтобы разложить многочисленные штучки музыкального хозяйства. У нас сегодня четыре валторны. Какой-то чудак хотел раскрутить эту туго сверченную трубу, чтобы измерить её длину – не получилось, сбился со счёта, оказалась длиннее, чем трёхметровая рулетка. Флейты и флейточки занимают следующие стулья. Как правило, музыкант играет на нескольких инструментах, и подставка свободного стула как раз кстати. Гобой извлекает звук из камышового мундштука, который оберегается его хозяином, как вещь самая дорогая – как настроишь, так и сыграешь. Фагот – деревянный красавец под стать фрегату. Плавные окружности форм, коричневые борта и музыканты, на нём играющие, не абы какие. Многие проходили лучшие школы в Германии. Самый большой и видный духовой инструмент симфонического оркестра – солидная туба. Субтильной женщине её даже не поднять, и по этой причине эту тубищу осваивают неспешные и крупные представители мужского пола, а если находишься с ней рядом, когда обладатель увлечён игрой, то слышишь мощные звуки паровоза, отходящего от станции. С огромной поспешностью на каждый пюпитр вешаются подсветки. Звуковики, шныряя меж пультов муравьями, ставят свою замысловатую аппаратуру. Всё готово в последний момент. Степенное рассаживание музыкантов закончено. Дирижёр постучал палочкой, призывая к вниманью, правая рука поднялась и… началась репетиция. За час до концерта музыканты расходятся. За этот час надо сделать очень многое: перекусить, переодеться, переменить выражение лица. Музыкант в костюме – совсем не то, что без. Мужчины во фраках как пингвины в Антарктиде – важны и значительны, женщины (откуда что берётся) все как на подбор писаные красавицы. Они даже сами боятся предположить, что сценический образ их так преобразит. Всегда неожиданное: «Пошли!», и на сцену с двух сторон стекается сплав академичности и неспешной чопорности. Зафиксировали себя над стулом, искупались в аплодисментах, сели, всё внимание на дирижёрскую палочку, она плавно взлетела вверх, музыка полилась в зал, награждая всех пришедших за начальное терпенье.
«Проводка» концерта всецело в руках помрежей. Сидя за пультом, надо вести нить доверенного действа так, чтобы ни сучка, ни задоринки, хотя задоринку терять тоже не желательно. Надо точно знать какой номер за каким следует, вовремя выпускать артистов, следить за звуком и светом, отдавая команды этим службам, подхватывать цветы у вышедшего после оваций дирижёра или капризной дивы, дать сигнал на вступление ведущего, успокоить всех за кулисами, чтобы в объявления не вкрался посторонний звук, да мало ли чего может случиться на концерте, где присутствует немерено народа. Звонки первый, второй, третий – тоже обязанность помрежа. Второе отделение, как правило, попроще первого, начальный наплыв ажиотажа схлынул, и концерт движется в своём прокрустовом ложе. Вот и наш симфонический полдник подошёл к концу, отзвучали обычные, как всегда обильные аплодисменты, дирижёр привычно облобызал ручку первой мисс – скрипки, всё прошло своим чередом. Сцена мгновенно пустеет, а все службы, как труженики строительства Вавилонской башни, высыпают на установку следующего концерта.
Наша джазовая посиделка требует размаха и большого подиума. Он будет посреди пространства эдаким языком, похожим на дефиле в домах моделей, разъединять сцену надвое. Это сооружение размером шесть на два метра, значит нужно установить двенадцать станков и поставить их на девяностосантиметровые ноги. Певцы будут с тыльной стороны взбегать на это возвышение и показывать весь свой артистизм как то: приплясывать, припрыгивать, широко и желательно обаятельно улыбаться, обращаться к публике, мол, я ж здесь недаром, пора и похлопать. При этом желательно побрататься с музыкантами, большим пальцем выразить им восхищение, а в конце объятия с дирижёром, да уйти вприпрыжку, показав, что порох в пороховницах растрачен не полностью, заявляя, что в любом возрасте ты молод, а главное, чертовски сексуален. После такого ажиотирования публика тебе непременно поверит, и всё, после этого можно даже уже не петь, если все остальные атрибуты выхода будут соблюдены – зрительский успех обеспечен, и сусальная позолота будет постепенно прилипать к пылающей звезде всё возрастающего масштаба.

[RFP]

А где фотоотчёт к рассказу?

[Юрий Николаевич]

К главному подиуму с фронта, для того, чтобы звёзды спускались с небес на сцену, ставятся узкие станки на разные величины ножек, направленные к зрителю.
Здесь можно застыть в великолепной позе, можно присесть (если будет раздумчивая музыка) и как бы взгрустнуть, вселяя в сердца зрителей щемящую нотку сладостного страдания, а в это время справа играет расположившаяся там струнная группа (сегодня состав расширенный). Две ступени наших театральных станков держат на себе нескольких скрипачек, виолончелисток и одного контрабасиста. Это не джазисты, а скромные приглашённые из классического оркестра музыканты, с большим удовольствием желающие и покрасоваться и немного подзаработать, но всем своим видом показывающие: мы не лабухи, мы не с ними, мы классики, в силу обстоятельств попавшие на чужой праздник жизни.
Справа располагаются собственно музыканты бутмановского состава. Эту публику стоит отметить особо. Они энтузиасты, это люди, посвятившие себя джазу. Спросите их, что им ближе, жена или джаз, и многие, не колеблясь, выберут свой любимый жанр, тем более, что и жён-то у доброй половины этого состава, в полном понимании этого слова, никогда и не было. Есть экспансивные фанатки, но в сочетании с ними семью построить довольно проблематично.
Джазовая аудитория от «классиков» отличается разительно. Музыканты больших оркестров – гребцы на галерах, с самого раннего детства измученные стезёй, подкинутой доброхотами-родители, большинство из которых мало представляло, какую судьбу выбрали для своего любимого чада. Вместо футбола – фуги Баха, вместо кино – этюды Гедике, вместо атлетики – таскание инструмента по этажам музыкальной школы. Пальцы, сточенные о клавиши, больше не знают никакого труда. Ограждённые от реальной жизни, большинство из мастеров этого ряда, не имеют понятия о другой работе, и с ужасом думают о потере своего места, тем более, что число музыкантов у нас растёт, как число заёмщиков у кредитных банков, и молодая поросль стремится вытянуть счастливчика из рядов оркестра, как дедка репку. Скрипачи скромно приносят свою скрипочку, с почтением занимая десятый стул, и каждый, скрепя сердце, старается побыстрее приблизиться к первому, а так как кандидатов слишком много, то эта зависимость развивает нервические наклонности и повышенное содержание желчи отражается на окружающих.
В этом огромном сообществе есть каста, ведущая себя противоположным образом. Это выдающиеся исполнители, для которых работа чудесным образом сочетается с талантом, с желанием себя проявлять на этом поприще, и со счастливым расположением звёзд на небе. Эти везунчики, небожители, полиглоты, перекати поле, и вообще люди мира, уже никого вокруг не видят, и могут вести себя как им захочется – талант спишет все чудачества.
Наши сегодняшние исполнители, в пику сухому академизму, раскованы, я бы даже сказал, расслаблены (что в корне не могут классики). Встречаются, братаясь, делясь былыми воспоминаниями, каждый со своим прикольчиком интеллигентно сорит неинтеллигентными шутками. Они рады музыке, друг другу и этому миру, который позволил заниматься тем, чем хочется, к чему тебя тянет. Они могут заявиться с совершенно несогласованной программой, но каким-то чудесным образом всё исполняется, и зритель даже не заметит, что кто-то выпал из темы, потому что товарищ в нужном месте прикроет, зная, что в трудную минуту то же самое сделает его оркестровый собрат. Начав концерт, этот коллектив никогда не знает, во сколько его закончит. Если друзей понесёт и они, наслаждаясь сами собой, забудут о времени, то крылья эйфории завлекут их далеко-далече и этот мажор может продолжаться неопределённо долгое время, а они этого даже не заметят.

- - - Добавлено - - -

Ежовые рукавицы Бутмана сказываются только на организации. В процессе концерта он растворяется в музыке и становится первым среди равных, позабыв о том, что играет в хоккей в одной команде с президентом.
Монтировщики своё дело сделали, теперь выход следующего цеха – инструменты на сцену. Что определяет джаз? Это в первую очередь ударная установка. Наша Ямаха только и ждёт случая, чтобы предать себя экзекуции путём сильного побития. Перво-наперво под установкой должен быть ковёр. На него ставится «бочка» – самый большой барабан, на который крепятся два «томика» – барабанчики помельче. К ним пристраивается «том напольный» и, как правило, три стойки с тарелками. Рабочий барабан на стоечке – главная часть ударной установки. Обязательный хай-хэт – две тарелки, которые путём нажатия педали неустанно лупят друг друга, замыкает череду классической музыкальной установки. Бывает, что ударник закрывается в стеклянном ограждении, чтобы не сбивать окружающих его музыкантов, но сейчас у нас всё по-простому– садись и играй. Если барабанщик молод и старателен, то за время концерта может наломать много дров, то бишь, палочек, и кроме запаха пота, после такого энтузиаста остаются деревянные ошмётки, свидетельствующие о старательности исполнителя.
Музбаза свою лепту внесла, теперь надо отработать то, за чем приходит зритель – звук. Инженеры этой неосязаемой материи занимают сцену всерьёз и надолго. Вывозится определённое количество кофров, кофриков и маленьких коробочек, в которых хранятся миниатюрные микрофончики, всяческие приспособления, провода и кабели. На пульт управления, который находится в заднем ряду зала, подаются некие посылы, которые там распознаются и выправляются. Если сторонний наблюдатель услышит от звуковика на сцене, как он с большим смаком цокает, чвакает и плюёт в микрофон, он не сошёл с ума, а выравнивает сложные звуки, чтобы они стали удобослышимыми в восприятии посетителя концерта.
Десятки разной величины микрофонов обещают поднять звук и его качество до должной величины. Под крышкой рояля стоит такой хитрющий жучок, который даже трудно заметить. Мониторы должны доносить до музыкантов звук их инструментов, а до певцов собственный голос. Певческие микрофоны, которые включаются только на авансцене, готовы подарить исполнителям силу живого звука. Множество стоек, кабелей проводов и удлинителей делаю сцену подобием класса космической техники.
Певцы на сцене. Начинается саунд-чек – сверка голосов с усилиями повышающей звук техники. Артист со знанием дела даёт в микрофон звучный плевок. Он разочарован, ничего не происходит: «Замените микрофон» – нервная реакция на не оправдавшиеся надежды. «Сейчас включим». Следующий плевок производит на плевателя действие ошеломительное, он даже приседает. Звук, как выстрел, накрывает всё вокруг, и певец осознаёт, что даже со своими скромными способностями он будет слушаться как Шаляпин.
На протяжении часа звуковое согласование всех участников концерта заканчивается, начинается репетиция. Игорь Бутман особенно не церемонится, может отчитать каждого. Возражений, как правило, нет. Хороших музыкантов в Москве пруд пруди, а Бутманов раз, два и обчёлся. Тебя из обоймы выщелкнули, будешь как птенец, выпавший из гнезда, барахтаться без постоянного достатка, так что хозяин – барин.
Слушаю выдающуюся трубу российского джаза. Эйленкриг – детина здоровый с хорошим дыханием и около музыкальным юмором, одетый а-ля как хочу – трубач от Бога. С добрым хохотком прижимает золото трубы к губам и вот вам, пожалуйста, божественная рулада.
Прикидки маэстро, отрывки неведомых опусов, наладка света, всё это заканчивается в восемнадцать часов, когда сцена пустеет, зал проветривается и готовится к своему предназначенью – вечернему концерту. Все технические службы, глубоко вздохнув, следят за тем, чтобы не было сбоев.
И пошло действо, и Бутман, элегантней прочих, ведёт свою псевдо-американскую команду в ушко нашего обводного канала, и богатырь Эйленкриг зовёт своей трубой в поднебесье, и чуть гнусавый саксофон предлагает защемить сердце, а ударник осыпает горохом множества ударов, и когда все рубахи взмокли, губы задеревенели, а голоса охрипли, джаз кончается.
Всё остальное происходит банальным образом, как приехало, так и уехало, сцена опустела – можно и по домам. Закодированный пропуск открывает проходную. Спешу по Горбатому мостику, мимо пивной Пилзнер, откуда вываливается последний посетитель с животом-аквариумом. У Сбербанка слышен шорох считаемых машинами купюр. Садовое кольцо ослепляет глазами многочисленных автоповозок. Турникет метро услужливо открывает свою заслонку. Ступени эскалатора отсчитываю бегом. В последний момент вписываюсь в отходящий поезд. Вагон, как всегда, полон. Открываю интересную книгу. Еще один рабочий день благополучно сошёл на нет. Буду ждать следующего.

- - - Добавлено - - -

Труба Эйленкрига

Труба такая свежая
Поёт, кричит, старается
Труба чуть-чуть нетрезвая
Вовсю концертом мается

А джаз трубой прикроется
Когда другие выдохлись
Потом ладком пристроится:
«Кончай солить, мы выдрыхлись».

Ну, а мечта звенящая
От страсти раскалённая,
Такая настоящая
Джазменом окрылённая,

Не хочет быть затерянной
Не может не солировать,
Не любит жить потерянной –
Её удел – бравировать.

И золото у раструба
Блестит как солнца зарево
Не сцена здесь, а палуба,
Не занавес, а марево.

И будто бы в Америке
На побережье пламенном
В мучительной истерике
Труба свечой оплавленной.

И затаённость мыслится
Листочком с ветки фиговой.
Трубач над сценой высится
Фигурой эйленкриговой.

Вадим, тот миф затеявший,
Чуть перепутал термины.
Так в век уж не теперешний
В войну вступали эллины.
***