Взгляд из Москвы

[Ошац]

В отличии от местных ,немудачливых стихоплетов,искренне поздравляю ЮНа с новым годом!!!

Дорогой наш вечный ЮН
Ты для нас душою юнн...
Приходи сюда всегда
Уважаем мы тебя.

Стань спонсором для издания его шедевров, хрена воду лить.
Думаю будет головокружительный успех, но для первой книги 50 000 000 экземпляров будет достаточно.

[Юрий Николаевич]

Из гостей

Мой город Усть
Не Лондон пусть
И не столица.
Зато я путь
Пройду чуть-чуть–
Родные лица.

Зато я в парке
У себя
Дружу с Абаем.
В любой запарке
Мне друзья:
«Тебя мы знаем!»

Я приезжаю
В город Усть,
Здесь сопок сростка.
Я точно знаю
В чём же суть
Каменогорска.

Здесь всё моё,
Я меж горами
Что-то стою.
Своё жильё
Перед друзьями
Я открою.

Они меня
В далёки дали
Провожали.
Они меня
Не ожидали
И не ждали.

У них накал
Ульбы опоками
Отлитый:
«Как не пропал?»
«Питался токами
Защиты.

И вспоминал
Всех наизусть,
И эти горы
Воспринимал
И немощь уст,
И разговоры»

И после рюмки
Без затей:
«Всем капучино!»
Жизнь не бирюльки,
Из гостей
Пришёл мужчина.
***
Дорогие мои, хорошие!
Мой январский отпуск, как послеобеденный вкусный десерт, прошёл мимолётно. Определение поэта «Как с белых яблонь дым» как нельзя более подчёркивает быстротечность нашей жизни. Поход в Майами проявился удачно, я бы даже выразился, чудесно, со многими радостями, и с большими впечатлениями. Если есть неравнодушные люди, относящиеся ко мне с симпатией, поздравьте с пятым внуком. У нас родился Александр Георгиевич Багратиони. Приложу все усилия, чтобы он вырос человеком достойным. Не скрою, по «Взгляду» соскучился. Те же чувства испытываю и к исторической родине, и к читателям моего журнала.
В связи с откликами людей, не заинтересованных в моём литературном творчестве, формат изложения журнала хочу изменить. За американскую экспедицию было много увидено, услышано, прочувствовано. Тем, кто интересуется жизнью не повседневной, всё расскажу и покажу, но обращаться буду непосредственно к персоналиям, ибо, совет: «Не мечите бисер перед свиньями», до сих пор актуален, а в стране непуганых идиотов тем более.
У меня, по предварительным наброскам, выявилась несколько тем. Если кого-то из читателей какая-то из них заинтересует, пожалуйста пришлите свой запрос, желательно, немного рассказав о себе, какие жизненные реалии по выбранной тематике нужно осветить, и почему Вам это интересно. Пусть у меня будет один читатель, но обстоятельный и, как сейчас говорят, креативный. Нетрудно догадаться, что не каждый из восточноказахстанцев был в Америке, на полуострове Флорида, и конкретно в мегаполисе Майами. Использовав материал нашего журнала, и почерпнув из него нужную информацию, может быть, кто-то выберет это направление для своего заграничного путешествия.
Заранее предупреждаю, что на хамство отвечать не буду, нет времени. Давайте употреблять наш форум по прямому назначению – обогащения друг друга.
Если не будет вопросов, сосредоточусь на делах Дома Музыки. В этом году ему исполняется пятнадцать лет – готовлю книгу (одно из стихотворений вам сегодня представлю). Так что время хочется провести содержательно и с хорошей отдачей.
Итак, открываем следующую страницу нашего журнала новой тематикой:
1. Улетаю.
2. Дом, в котором мы живём (как всё устроено).
3. Пляж и небоскрёбы.
4. Бассейн на пятом этаже.
5. Ресторан даров моря.
6. Мясо из Аргентины.
7. Ресторан, где едят лобстеров.
8. Этажи Трампа.
9. Каякомания.
10. В городе миллиардеров
11. Анимализмы
12. Как рожают в Америке.
13. На амфибии к виллам знаменитостей.
14. На ипподроме.
15. Авто на вкус каждого седока.
16. Как устроена квартира
17. Островная Майамия разводит мосты.
18. Корабли, яхты, катера и лодки.
19. В гостях у крокодилов.
20. Ресторан по-итальянски.
21. Как устроен лайнер и его самолётная жизнь.
***
Ребята, все кто меня поздравил с Новым Годом открыто или в личном приложении. Сердечная Вам благодарность! Хорошее помню всегда.
***

Из будущей книги.
Лондонские гастроли
Гастроли, пиво, пабы, крабы.
Хитроу, стрит, авто, Биг-бэн.
А оркестранты-то не слабы,
Они знавали много сцен.

Они зело мастеровиты.
Им заграница не указ.
Они из музыки отлиты.
Им Лондон – не последний шанс.

И вдохновляет зал, Чайковский.
Звучит российский ренессанс,
А люд живой, он очень свойский:
«Про что играют»? «Да про нас».

И поделом аплодисменты,
И в сердце дверца отперта,
И прослезились диссиденты,
И поселилась лепота.

А Лондон по-английски мерит:
«Я посмотрю, кто ты таков»
Но, в общем, в дирижёра верит:
«Хелло, маэстро Спиваков»!

Нас рекламировать не надо.
Вот он российский смех сквозь стон.
И меломанная отрада
Которой мается Лондон.

[Ошац]

Завязывай ужо онанизмом заниматься!

[KCN]

Завязывай ужо онанизмом заниматься!

Полнотес батенька...Душа поэта неисповедима...

«Питался токами
Защиты.

хотя несколько коробит....

12.Как рожают в Америке.

Вот только настоящий поэт могёт это может воспеть)))Как стонют американки...
Ю.Н. продолжайте...

[Ошац]

Полнотес батенька...Душа поэта неисповедима...

Требую предоставить ему еще и экологический отпуск, на пару лет, пусть здоровье поправит. А то все выдрочит не на роком.

- - - Добавлено - - -

Гинеколог мать его.

[Нагваль]

Он так потихоньку с ума сойдёт и нас всех сведет. Вполне сформировавшийся квази от поэзии. Был бы нормальный давно бы от стыда умер. А так , все путём.

[Ошац]

Он так потихоньку с ума сойдёт

Я думаю, доказательств нет, что ум присутствовал у этого гинеколога.

[Юрий Николаевич]

Чудо под Триумфальной

Маяковка – Маяковская – центр Москвы – эпохальное место притяжения туристов, любимая станция москвичей. Другого такого зала ниже уровня поверхности, где топчутся ноги о пороги, вряд ли сыщешь. Нет среди самых лучших метрополитенов ничего подобного. В Арабских Эмиратах я сидел на месте, где должна быть кабина машиниста, поезд прекрасно справлялся с движением сам. Это было дивно, но дворца, подобного Маяковке, даже в этом раю арабской роскоши, отыскать невозможно.
Родина Маяковки – социализм, и многочисленные потолочные плафоны тому подтверждение. Эти картины, вперив взор в зенит, можно рассматривать как музейные произведения, при условии, что ты пришёл к закрытию, после полуночи, когда эта станция относительно пуста, и тебя, праздного ротозея, не собьёт с ног бешено спешащая, и вечно озабоченная московская публика. Сюда водят туристов, здесь назначают свидания, потому, что красота, почерпнутая из любого источника, запоминается, и, подспудно накапливаясь, делает мир человека добрее и лучше. Надо заметить, что эта самая посещаемая станция с годами одряхлела. Вечные протечки и утрата фрагментов розового мрамора, сделали её видавшей многое на своём веку, старушкой. Она помнит героические усилия монументального строительства, когда страна голодала, но возводила дворцы, впрок, на будущее. Во время Великой войны здесь проходили заседания правительства, а при бомбёжках, москвичи прятались в метро, как в бомбоубежище. Спали здесь же, положив на рельсы деревянные щиты. Во время мировых потрясений стране было не до роскоши, но вот сегодня, когда реставрация этой замечательной станции закончена, она предстаёт в новом, ещё более выгодном свете. Пробитый на Тверскую, второй выход, дал возможность разгрузить прежний. Колонны, ставшие за многие годы золушками, снова превратились в принцесс, а пятак, пущенный молодёжью по титановому полукружью, как и встарь, ловит приятель на противоположной стороне. Маяковка, это Тадж-Махал российского зодчества, здесь всё соразмерно, монументально, не кичливо, а по рабочему динамично, и тем, кто будет в Москве хотя бы проездом, советую задержаться на этой станции, и пройти от входа до выхода, и, не стесняясь, задрав голову, осмотреть наш русское чудо.
***
Маяковка

Владимир Владимирович, если не трудно
И, чтоб не пристала любая зараза,
Сегодня, сейчас, в это чудное утро
Мигните на счастье гранитовым глазом

Я нынче паломником на Триумфальной.
У ваших штанин постою в онеменье.
Большого поэта мне лестно вниманье,
Я тоже немножко пишу, тем не менее.

Всю жизнь я мечтаю о чём-то прекрасном
Ответу поэта тихонечко внемлю:
«Сюда ты, конечно, пришёл не напрасно,
Тебе нужно срочно спуститься под землю.

Ведь нынче закрылось бюро реставраций
И вновь обновилось лицо Маяковки
На станции много народов и наций
Оценят они одежонки обновку?

Ведь зал представляет большую картину
Столбов перспективы уходят далече
Как будто с тоннеля смели паутину,
Как будто всё стало светлее и легче.

Нашёлся в горах здесь утраченный мрамор,
Начищены вновь полукружья титана
А в нишах вверху развевается прапор,
Колонн череда как величье органа.

Всё чинно и статусно, и соразмерно –
Мозаика – символ страны социальной
Торжественно, радостно, но не манерно
Задумал тот зал человек гениальный.

Японцы глаза расширяют до наших
Белеют завистливые туареги.
И в люстрах не сыщете лампы погасшей,
А бязь потолка, будто белые снеги».

Мне надо домой, да уехать не тянет
Её выделяю из множества станций
Своих пассажиров она не обманет
Она приглашает на бальные танцы

Вот к краю платформы приблизился поезд
Народ из вагона – раскрывшийся веер
И в пряжку колонн посетителей пояс
Что выйдет к Тверской, направленьем на север.

Там весь потолок в изреченьях поэта
И новый тоннель извивается змейно,
А выйдешь на улицу полную света
Шагнёшь за порог – от метро ты отдельно.

Когда эскалатор до солнца достанет,
Когда меня снова пленит Маяковский
Минутка одна светлой грусти настанет
И будет ей вторить зал здешний – «Чайковский».

Чуток постою возле знатной штанины
Смиренно кладутся на памятник лилии.
Какие же видел внизу я картины:
«Спасибо за станцию Вашей Фамилии».

- - - Добавлено - - -

IMG_1981.jpgIMG_2004.jpgIMG_2005.jpgIMG_2001.jpgIMG_1990.jpgIMG_1993.jpgIMG_1994.jpgIMG_1997.jpgIMG_2003.jpgIMG_1984.jpg

[Ошац]

Набор слов, ну дайте же этому оглашенному отпуск.

[Юрий Николаевич]

Я и Верх-Уба

Ты погляди, посмотри-ка ты, ба!
Вот та деревня, и вот та Уба.
Где я мальцом на рыбалку ходил,
Где с жарким солнышком дружбу водил.

Эта деревня – поляков оплот.
Местные вроде, Федот, да не тот.
Говор не здешний – Европы уют,
Только вот русские песни поют.

Хариус был в те поры на Убе.
В игры играю: «крючок на губе».
С лодки рыбачу – перо поплавок
Мне на удачу в крутой кувырок.

Рыба большая ушла, не вернуть,
Но чебаков потягал по чуть-чуть.
И пескарей, и уклейку одну,
Заполучил, поцарапав по дну.

Лодка дырявая, давшая течь,
Правится к берегу, в тину залечь.
Ну, а меня, повстречал здешний пёс:
«Ты мне рыбёшку какую-то брось!»

Веером вертится дружеский хвост.
Этот посыл, незатейлив и прост:
«Я тебя очень и очень люблю,
Ты покорми, видишь, голод терплю».

Я ему рыбную мелочь отдал,
Он меня радостно поцеловал.
Скушал подарок без обиняков –
Вот же он здесь, а теперь был таков.

В доме живу как заслуженный гость.
Тут развлечений не жменя, а горсть.
Мне Верх-Уба – неизведанный край,
Что здесь освоить – ты сам выбирай.

Это село – золотая земля
Я сам с собою знакомлю поля.
Но о чём пишется с красной строки,
Это наличие бурной реки.

Чистый хрусталь та вода в те года.
А почему? Да в верховьях Уба.
Я предоставлен был здесь сам себе.
Нынче спасибо скажу Верх-Убе.
***
У сопок

У сопок двух, где лысые вершины,
У сопок двух, где высохла трава,
Где в шахту уходили все мужчины
Была моя родная сторона.

В верхах шумели хилые берёзки.
Скрипел тросами старенький копёр.
И вызревали на ветвях серёжки,
И паровоз руду из шахты пёр.

У тех двух сопок было очень людно,
У тех двух сопок некогда скучать,
У тех двух сопок жизнь текла не нудно
И было время поозорничать.

Среди двух сопок мило и просторно
И энергичен был шахтёрский люд.
А молодёжь спортивна и задорна,
А во главе – сознание и труд.

Из сопок наших выбрали металлы,
Из сопок наших вынули нутро.
И сопки горемыками предстали,
И стало там всё ветхо и старо.
***
Жизнь не может обойтись без старых истин. Эта притча о происхождении очень меткой русской поговорки.
***
Жил ничем не примечательный человек, никакими талантами не отмеченный, но было у него две особенности: голубые глаза и огромная тяга к вранью – куда ни оборотится, везде соврёт. Отметил Всевышний этого злопыхателя, послал к нему ангела, и стал небесный посланец увещевать вруна: «Неправда – тяжкий грех, будешь его множить, Бог тяжко покарает, накажет, как в своё время шуструю черепаху». Не внял неправедный человек благим наставлениям, и Бог вырвал его лживый язык. Врун не унимался и продолжал греховное дело посредством бредописания. Господь забрал у него ноги. Инвалид продолжал очернять и богохульствовать, развивая своё гнусное предначертанье, и в конце концов лишился почти всего себя, остался от завирателя один только глаз.
С тех пор, зародилась в народе поговорка: «Врёт на голубом глазу».
Вот и выходит, что сказка ложь, да в ней намёк.

[Elk]

Тут развлечений не жменя, а горсть.

Решили освоить противопоставление синонимов?

Это село – золотая земля
Я сам с собою знакомлю поля.
Но о чём пишется с красной строки,
Это наличие бурной реки.

Эээ...

Бог вырвал его лживый язык. Врун не унимался и продолжал греховное дело посредством бредописания. Господь забрал у него ноги.

Не читайте больше на ночь сказки братьев Гримм.

Кстати, а про графоманов у вас притчи нет, случаем?

[Ошац]

Набор слов, ну дайте же этому оглашенному отпуск.

Или прибейте.

[Юрий Николаевич]

Первый лучик чуть нарождающегося солнышка блеснул, радостно заулыбался, открывающимся возможностям, и – ребёнок – с большим старанием и нерастраченной энергией пустился взбираться ввысь освещаемого им неба, желая заявить, как можно ярче, о своём восхождении. В полдень завоевавшее зенит светило, довольное своей миссией, отдаёт нерастраченную энергию с максимальной силой, и, продолжая свой миссионерский труд, постепенно склоняется к закату, справедливо полагая, что всё предназначенное на этот день уже выполнено. Эта прелюдия к моему рассказу до последней мелочи повторяет жизненный путь человека. Наше гуманное общество с большим вниманием рассматривает активную фазу не очень-то длинной человеческой жизнедеятельности, почти не замечая тихую грусть старости.
Для пожилого человека бывает достаточно одного ободряющего слова, чтобы он, часто страдающий от недостатка внимания, воспрял духом.
Может быть, кто-то, прочитав этот рассказ, найдёт добрые слова для своих пожилых родителей, ведь так, как вы относитесь к ним сегодня, ваши дети будут относиться к вам, в ваши преклонные годы.
***
Дорога к последнему взлёту

Мне позвонила приятельница – старая-престарая знакомая, и долго извинялась в связи с просьбой перевезти некую старушку куда она скажет-покажет. Нужда в моём участии сопровождалась тем обстоятельством, что кроме меня, увы, это сделать совсем некому: у престарелой дамы никого не осталось, а вояж, который она вынуждена совершить, для неё многое значит.
В условленное время я приехал к обычному московскому дому, но из подъезда долго никто не выходил. Сознание того, что много пожившая женщина нуждается в моей помощи подняло на третий этаж к указанной в адресе квартире. На короткий звонок никто не ответил, я позвонил вторично… После третьего звонка за дверью откликнулись: «Подождите, я открою». На пороге крошечной квартиры стояла пожилая, на вид интеллигентная женщина, и только тонкая, с пигментом кожа лица, да припухшие фаланги длинных пальцев, выдавали её уже давно почтенный возраст.
Я огляделся: в пронзительно чистой комнате, кроме антикварной, прошлых веков тахты и такого же стола со стулом, ничего не было. Собранный для поездки чемодан, стоял у дверей особняком, предлагая для переноски свою кожаную, удобную и ужасно несовременную ручку. На столе была старая, надо думать приготовленная для переезда коробка из-под рослой куклы. Больше зацепиться взгляду было не за что. При разговоре я понял, что женщина плохо слышит и старался говорить громко и внятно, чтобы не случилось недопонимания, которое могло бы мою миссию превратить в неудовлетворительную.
«Извините, я готов ехать». «Молодой человек, я Вас попрошу отвезти меня по нескольким адресам, извините, но это важно, все хлопоты я оплачу». Я убедительно возразил потенциальной пассажирке, что взялся помочь не из-за денег, что свободное время у меня есть, и что я в её распоряжении. С новой знакомой было как-то легко разговаривать, как будто мы были давно дружны, и о многом не надо рассуждать, потому что это и так разумеется.
«Когда обратно?» Я дал понять, что мне её судьба не чужда, и можно надеяться, на мою дальнейшую услугу. «Я уже сюда не вернусь. Врачи сказали, что время у меня осталось немного, и провести его хочу в другом месте». Это обстоятельство несколько обескуражило. Чтобы не вести опасную своей непредсказуемостью беседу, беру чемодан и хочу подхватить лежащую на столе коробку, но женщина меня опередила: «Я сама». «Что там? Она тяжёлая?» «Там Ляля». Ответ был, как минимум, странен. Привязанность к кукле показалась подозрительной потерей рассудка, но дальнейший разговор не дал усомниться в умственных способностях пожилой пассажирки. Направление нашего движения было названо. Этот адрес мне ничего не говорил, а моя собеседница, как зачарованная, смотрела на Москву, и по её торжественному, и, вместе с тем, горестному виду, я понял, что она прощается со всем, что она видела за свою долгую жизнь:
вот скамейка на Садовом, где она познакомилась с мальчиком, ставшим ей мужем. Вот дворец культуры на Восточной, где они танцевали после свадьбы.
Вот знакомая до боли «Автозаводская», теперь вся в виадуках, а раньше просторная и торжественная. Старый человек последним оглядом впитывал в себя всю предыдущую, такую тёплую, теперь прошедшую жизнь. Мы остановились у ничем не примечательного здания. Медицинское учреждение пропустило нас равнодушной узкой дверью в кабинет с надписью: «Утилизация».
Моё недоумение рассеялось, когда санитар открыл кукольную коробку. Там, в неудобной позе лежала изжившая свой срок, и умершая в преклонном возрасте собачка Ляля – подруга и дитя моей спутницы. Женщина крепилась, но поцеловав тщедушную ножку последней, ушедшей от неё родственной души, разрыдалась, сотрясаясь всем телом, и стеснительно стараясь подавить горестные звуки. Прощание было не длинным. Санитар унёс Лялю вместе с коробкой, и ветхая ниточка, соединяющая мою спутницу с жизнью, оборвалась.
Она была готова, она попрощалась, она извинилась за свою слабость, и названный пункт – хоспис, меня уже не обескуражил. Мы ехали молча. Старая леди, как мне показалось, уже со всем примирилась, а я размышлял над тем, что все мы смертны, и последний час может застать или в своей постели среди любящих людей, или в хосписе, где ты уже заранее соборован и предназначен для последнего часа, и сопротивляться надвигающейся пустоте просто бессмысленно.
К «Царицыно» подъехали с сердцами пустыми и холодными. Вдруг, моя спутница встрепенулась. Я остановил машину. Мы были у театра «Юного зрителя». «Здесь я в самом раннем детстве была счастлива». Это был наш последний пункт перед учреждением «разбитых сердец». Новый хоспис в царицынском парке был представлен пожилой санитаркой, которая с известной сноровкой начала принимать очередного постояльца. Мы стали прощаться: «Сколько я вам должна?» Моя довезённая до теперешнего пристанища пассажирка смотрела мне в лицо, видимо стараясь запомнить последнего человека предыдущей, деятельной и довольно долгой жизни. «Да что Вы, я денег не возьму, спасибо за то, что посчастливилось встретить хорошего человека». Она порывисто обняла меня. Сухое, похожее на воробушка, тело подготовило себя к походу в иной, нам неподвластный, мир. Старая леди хорошо владела собой. Она повернулась, и, не оглядываясь, пошла туда, откуда уже не возвращаются, а я, вытирая отпущенные волнением слёзы, ещё долго смотрел ей вслед, не желая ей ничего, кроме лёгкого взлёта к возвышенным небесам.
***
Зевакино, дом престарелых

Зевакино, дом престарелых.
Я слышу, там песни поют.
Там не было красных и белых,
Там длится покой и уют.

И пуговки пляшут гармошки,
И врозь, до отказа меха,
И больно на сердце немножко
От голоса, и от стиха.

В кружке затеснились коляски
И в прошлом горячность и ложь.
И хочется призрачной ласки,
Да где её нынче найдёшь?

Для жизни тут нет продолженья –
Кончается личный полёт.
Живут они из одолженья:
Всё в прошлом, а голос поёт.

Присев, на скамью, подпеваю
Тот старый забытый мотив.
И я этот хор понимаю,
Он слажен, как моря отлив.

И песни его про былое.
И трогает это меня.
Кончается время шальное,
Кого- то уж манит скамья.
IMG_1640.jpgIMG_1728.jpgIMG_2117.jpgIMG_2119.jpgIMG_2120.jpg

[Юрий Николаевич]

Позиционируя наш «Взгляд» как литературный журнал, мы обрекли себя на отображение житейской действительности во всех её проявлениях. В юности, почти всё лето 1965го года, мне довелось провести за железными воротами Насакиральской тюрьмы, и те не школьные уроки, и сделанные из них выводы, сопровождают меня через всю немало насыщенную событиями и явлениями мою сознательную жизнь. На той стороне, так называемой, кичи, свои устои, и своя субкультура, которая во многих случаях просто помогает выжить. Эту страничку посвящаю сегодняшним «сидельцам», тем, кто «откинулся», и всем, кому интересны жизненные проявления в разных ипостасях. Понимаю, что взывать к активному читательскому сообществу ВКО почти бессмысленно, но, если кто откликнется по существу, а не ради пиара себя хорошего, поговорим с интересом.
Ваш Ю. Н.
***
Тяжеловесный гимн

Я песню услыхал, что пел надсадный голос
То был не шансонье, он славы не искал,
Он сообщал о том, что есть тюремный колосс –
Владимирский централ, Владимирский централ.

В могутную тюрьму по паре всякой твари,
Свозили всех на ком повесили всех сук:
Вот музыкант всю жизнь игравший на гитаре,
А вот щипач, сидит в свой прерванный досуг.

А этот хмырь разбил кастетом чью-то морду.
А этот человек жену, как тать, убил.
А тот блатной юнец – кентуха очень добрый
Он шухер проканал, да и в тюрьму убыл.

А тех барыг клубок залёг – не шелохнётся
Боятся, прокурор дела перевернёт.
Здесь в большинстве народ напрасно не смеётся
А кто заплачет – стопроцентный идиот.

Начальник, походя, «горбатого налепит».
И новая статья, и вновь «весёлый» суд.
Былое бороздя, в душе невольный трепет –
Прикинь, твои замки спецы уже куют.

Преступный контингент цветёт ржанины цветом.
Нестрогий приговор за воровство шмотья,
Но плачет по другим зимой и знойным летом
Та, сотенка плюс два – расстрельная статья.

И кто под ней идёт – ног под собой не чует,
И к времени мольба, чуть отдалилось чтоб,
Но всё равно судьба – кукушка откукует
И к стенке, и войдёт «маслина» прямо в лоб.

Тут вохры стать крепка, «кум» никогда не дремлет.
Поднимет голос кто – по почкам настучат.
«В натуре», все зека одно и то же внемлют:
«Сгниёте как скоты!» – начальнички кричат.

А если что не так, то сразу бросят в карцер
Там холод до костей, и не дают чифир,
Наставят на тебя подглядыванья камер;
Не спрятаться нигде, и не сходить в сортир.

И ждёшь как божий дар любую передачку,
Что может подкормить, напоминая дом.
Оставишь сухари, как лучшую заначку –
Домашним всем привет, и в пояс им поклон!

Владимирский централ для жизни неуютный.
Все годы у тебя один и тот же вид.
И зеков сторожит отряд охраны лютый,
И половина их здесь без вины сидит.

Гулянье, не гульба – растягиванье срока –
И ждёт тебя опять петель железных дверь.
А если что не так, то изобьют жестоко
И никому вокруг ты никогда не верь.

Сокамерники тож, конечно, не подарок
Особенно все те, кто тянет многий срок.
Но если ты мужик, а не свечной огарок,
То дашь им окорот – преподнесёшь урок.

Добьёшься, чтоб тебя в тюряге уважали
И эти, что с тобой, и те, что наверху,
А если слабину ты дашь, когда прижали
Сорвут как яблонь цвет, и превратят в труху.

Сидишь себе, сидишь, считая дни и ночи
Когда настанет миг, когда иссякнет срок:
«Ну, как тебе централ?» Отвечу, что не очень,
Попал я в западню, как фраер, как сурок.

Здесь вышки высоки, подвалы темнооки,
А белые снега затоптаны не раз.
И в брамы сквозняки несут большие сроки,
И жрёт тебя в глазок охраны зоркий глаз.

А заболеешь, то в больничку срочно ляжешь
И будешь тихо тлеть в отсутствии лекарств,
Не дай тебе Господь связаться с этой лажей –
Источит та болезнь, как камень точит карст.

Владимира тюрьма – прибежище для многих
И кто в неё вошёл, тот быстро не уйдёт.
Плодит она больных, сутулых и убогих,
А дважды в ней сидел – тюремный патриот.

В каморках тяжкий мат, жильцы читают сказки
Как Муромец свой срок на печке провалял,
А если «жмуркнет» кто, не придадут огласке
«Сидельца кончен бал, вот был он, и пропал».

И выделят ему из досок обрамленье,
И на глухой погост без почестей снесут,
Дадут на вечный срок из кичи увольненье,
И вот тебе покой, и вот тебе уют.

Жена, как говорят, найдёт себе другого.
А дети проклянут никчёмного отца.
И только мать одна замолвит в церкви слово
За сына упокой, хоть и за подлеца.

Баланда на столе, да не доходят письма
Страна моя должна заблудшего кормить,
Ну, а в глухую ночь в башку приходят мысли
Повешеньем своим всех отблагодарить.

Да, право, не смешно, нет падлы, не дождётесь
Я выйду, в прохорях, издав последний стон.
Гитару мне дадут, и я ничуть не жмотясь
Сыграю и спою владимирский шансон.

Меня услышит тот, кто за решёткой тесной
Фарт жизни упустил, и рано белым стал.
Он пропоёт со мной тот гимн тяжеловесный –
Владимирский централ, Владимирский централ.

Гитарная струна не выдержала боли
И лопнула она, как пароходный фал
А избранный тюрьмой маляву шлёт на волю:
«Век воли не видать, её я промотал!»

[Elk]