Книги – рецензии, впечатления.

[Зося]

никак не могу домучить К.Р. Сафон "Игра ангела", в некоторых переводах идёт как "Тень ветра"
если бы автор не поскупился на "кружева и оборки" в описании деталей, книга читалась бы на одном дыхании...
простенькое описание убивает оч лихо закрученный сюжет.

[Зося]

вот ещё что недавно попалось на глаза)
мне эта книга в своё время оч помогла пережить вновь уроки лит-ры, не прибегая к энергетикам))))

"Родная Речь. Уроки изящной словесности" П.Вайль и А.Генис

«Читать главные книги русской литературы — как пересматривать заново свою биографию. Жизненный опыт накапливался попутно с чтением и благодаря ему…Мы растем вместе с книгами — они растут в нас. И когда-то настает пора бунта против вложенного еще в детстве… отношения к классике», — написали Петр Вайль и Александр Генис в предисловии к самому первому изданию своей «Родной речи» двадцать лет тому назад. Два эмигрировавших из СССР журналиста и писателя создали на чужбине книгу, которая вскоре стала настоящим, пусть и немного шутливым, памятником советскому школьному учебнику литературы. Мы еще не забыли, как успешно эти учебники навеки отбивали у школьников всякий вкус к чтению, прививая им стойкое отвращение к русской классике. Авторы «Родной речи» и попытались снова пробудить у несчастных чад (и их родителей) интерес к отечественной изящной словесности. Похоже, попытка увенчалась полным успехом. Остроумный и увлекательный «антиучебник» Вайля и Гениса уже много лет помогает выпускникам и абитуриентам успешно сдавать экзамены по русской литературе.

[МиМуХа]

Поддерживаю: Генис с Вайлем - достойное и не напряжное чтиво. У них у каждого есть и сольная литература, но есть и 2-хтомник дуэтов (стоит на полочке))

- - - Добавлено - - -

Это из Гениса, раньше как-то выкладывал:

Отец
Живя в этой стране, мы с отцом делали вид, что ее нету, и никогда не назвали по имени. Теперь, когда обоих нет, я думаю о том, почему они оказались неразлучны.
Отец ненавидел советскую власть и был ей обязан ө всем плохим и всем хорошим. На то, чтобы отличить одно от другого, ушла его старость.
Обычно страна живет дольше человека, но когда она все-таки умирает раньше, то кажется, что Клио сделала описку. Отец в это, конечно, не верил. И правильно делал, ибо жизнь его не прошла незамеченной. Она не поместилась даже в девятьсотстраничные мемуары, которые отец начал с описания родного угла на Еврейском базаре Киева, а назвал (не он первый, и, как выяснилось, даже не второй) "Mein Kampf".
Он действительно всегда боролся с обстоятельствами и побеждал их путем простодушного эгоизма, неукротимого жизнелюбия и гражданского неповиновения. Солдат невидимого фронта, отец полвека провел в борьбе со страной, любить которую научился только на пенсии. Отказываясь считать прожитое исторической ошибкой, он никак не мог признать смерть державы, от которой он никогда не ждал ничего хорошего.
Возможно, и тут он прав. У одного московского философа я вычитал (прежде, чем за мудреность отдать книгу Пахомову, который уронил ее в борщ) задевшую меня мысль. "Говорят, - писал автор, - СССР умер. Чепуха, подсознание бессмертно!"
Отец как раз и был таким подсознанием: его выдавали реакции. Не прожив и дня без большой политики, он всегда знал, что делать - другим.
Если считать подсознание нерастворимым остатком истории, то оно делает нас похожими. Особенно - в эмиграции, откуда проще окинуть взглядом прошлое и найти его на карте. Ее двумерные просторы гипнотизируют - но только наших, судя по тому, что мне сказали специально спрошенные канадцы, чья страна тоже занимает изрядную часть глобуса. На отца карта производила травматическое воздействие: он страдал, когда она менялась.
Ка редиска - свою грядку, я люблю край, где вырос. Отец исповедовал широкоформатный, географический патриотизм - словно перелетная птица. Он тоже любил путешествовать. О Западе отец мечтал, точно мусульманин о рае, а еврей - о мессии. Деля эту грезу со всем отечеством, отец никогда не задумывался над тем, что его там ждет: Запад был нашим Эверестом.
- Достаточно того, что он есть, - ответил Эдмонд Хиллари, когда его спросили, зачем туда забираться.
Отцу, однако, в эту сторону путь был заказан. Даже когда он согласился считать Западом Югославию, потому что ею тогда правил Тито, незадолго до этого прозванный "кровавой собакой".
Осев на самой западной окраине своей родины, отец летал, куда пускали. Из Риги, в сущности, все дороги вели на Восток.
Профессор гражданской авиации, он посетил каждый аэродром страны. Он знал Магадан и Кушку. С отцом было невозможно играть в города. К тому же он помнил, что вкусного съел в каждом из них. Опытный гражданин своей опасной страны, отец всюду чувствовал себя дома.
Одна шестая лежала перед ним гладкой простыней без единой морщинки.
Советская власть может существовать только в изоморфном пространстве, - говорил отец и приводил пример. доступный пятикласснику: - Пифагоровы штаны на все стороны равны.
Отцу и правда было все равно. Он свято верил, что весь советский народ связывают воедино могучие антисоветские эмоции. Проникнув в извращенную природу режима, отец знал все его уродства и умел ими пользоваться. Кумиром его был, естественно , Остап Бендер. Еще и потому, что в жизнь они вошли одновременно: "В пятницу 15 апреля 1927 года", - любил цитировать отец самое начало "12 стульев", где упоминался его день рождения.
Отец не боялся официантов, швейцаров и гостиничных администраторов. Он умел льстить, придавать себе весу, давать мелкие взятки и находить общий язык с милиционерами и колхозниками.
Он умел отделять людей от принципов, которых сам никогда не имел, живя беспартийным. Зная, что своих бьют первыми, отец и мне запретил вступать в комсомол, что нас не погубило, но и не спасло. У советской власти нельзя было выиграть, она ведь и сама себе проиграла.

История трижды разрушала отцовскую жизнь до основания. Первый раз - в войну. В эвакуацию он отправился с цыганами, за которых и его и меня принимали в детстве. Учитывая происходящее, четырнадцатилетний отец взял в дорогу "Войну и мир". Классика не подвела: в таборе редко читают Толстого, и умиленные встречные делились хлебом.
Второй раз было сложнее. В Рязани отец строил первые авиационные локаторы. Считая их гарантией мира, он работал семь дней в неделю, летал с испытателями и приходил за получкой с портфелем. Первым в городе купив «Победу»,, он к тридцати достиг потолка и рухнул обратно. Подражая Хрущеву, отец тоже высказался о культе личности.
В Ригу мы перебрались потому, что там были камины и трубочисты в мундирах из Андерсена. Начав с политического нуля , отец к нему снова вернулся., когда его вышибли из института, после того, как близкий друг остался в Англии. Двадцать лет спустя до Америки чудом добралась стенограмма зловещего собрания. Из нее я выяснил, что отец вел себя с кристальной порядочностью. Это было тем удивительней, что меня он учил Эпикуру. «Живи незаметно», - цитировал отец, - и переводил для убедительности: - Главное – не высовываться».
Конечно, ни меня, ни себя убедить ему не удалось, но диссидентом отец не был. Он был непростым, как и все в этой замысловатой стране, советским человеком. Твердо зная, кто во всем виноват, он не позволял режиму портить себе жизнь, а когда это все таки происходило, отец реагировал как полярник – ждал весны, занимаясь чем-нибудь интересным. Оставшись без работы, он научился переплетать в книги крамольные страницы, выдранные из оттепельных журналов.
Дело в том, что с отчаянной неразборчивостью отец прежде всего жаждал свободы, принимая ее за возможность читать запрещенное. Все равно что: Троцкий, «Плейбой», Авторханов. Он выучил английский, чтобы выписать газету несуществующих британских коммунистов "Дейли уоркер" (В Пражскую весну там печатали Дубчека).

Цензура придавала смысл его существованию. Обходить ее стало его хобби. Я собственно, потому и вырос на хороших книгах, что их трудно было достать. Видя в книгах фетиш свободы, отец относился к ним как Бродский, который однажды публично предрек, что русская жизнь навсегда изменится, когда в стране напечатают «Котлован» Платонова. Солженицын тоже так считал, но – про себя.
В отличие от обоих, отец признал перемены свершившимися и простил Путина.
- В России – такая история, - объяснял мне отец, - что никому нельзя быть злопамятным.
- Это когда живешь на Лонг-Айленде, - язвил я, но напрасно, ибо отец и впрямь обижался за державу – на латышей, украинцев, даже – евреев.
Считая Сталина злодеем, Хрущева – дураком, Брежнева – никем, а Ельцина – пьяницей, он неожиданно полюбил Путина, надеясь, что тот всем покажет, станет Калитой и вернет карте прежние очертания. По пути обратно разногласия отца с режимом теряли былую остроту и отходили в сторону. Возможно отец чувствовал, что значительность его собственной судьбы и личности пропорциональна размерам государства, от которого он был так рад отделаться.
Я смутно догадывался, что эволюция духа связана с возрастом тела. С годами он терял не злость, но смысл, то онтологическое основание, без которого трудно дожить до вечера. Повторяясь и тая, умирающая жизнь нуждалась в инъекциях истории. Старея, отец, сам того не замечая, пытался компенсировать собственную немощь чужой силой. Отцу не хватало родины – в погонах, сапогах, с ракетами. Это не значит, что он одобрял коммунистов, скорее уж – Александра Третьего, который тоже считал, что на всем свете у России два союзника – ее армия и флот.
Отец, конечно, не хотел войны. Он хотел, чтобы все знали свое место и помнили о нем даже в развалившейся империи. Ностальгия по страху и величию наполняла скудеющую душу. Он смотрел московское телевидение, читал державников, болел за Буша и спорил со мной обо всем перечисленном.
На старости лет отец стал горячим патриотом обеих поделивших его жизнь стран. Когда же их интересы приходили в противоречие, он не испытывал ни малейшего смущения. Как и я, впрочем, но лишь потому, что упорно не доверяю ни старой, ни «новой», по диковинному, но принятому в эмигрантских газетах выражению, родине.

А ведь раньше мы с ним скорее дружили. Особенно после того, как в день совершеннолетия власть подарила мне право голоса, а отец – портфель с гравированной табличкой «В день половой зрелости».
Ссориться мы начали в Америке. Не исключено, что я горячился, когда предлагал в законодательном порядке лишить избирательных прав всех, кто жил при Сталине.
«Тоталитарный режим откладывается в душе, как стронций в костях», - считал я.
Отец считал меня идиотом.
В Америке его политические взгляды чаще всего разделяли «реднеки». Так называют тех, кто готов отложить любые дела, чтобы посмотреть, как меняют колесо на чужой машине.
- Кость нации, - отвечал отец на мой сарказм.
- Но не твоей же!
- А жаль, - чеканил отец, который исповедовал те же приемы разрешения сложных международных конфликтов: - Nuke them!
С нашими такое бывает. Особенно – в Израиле, где за обедом чета знакомых интеллектуалов объяснила мне бесполезность переговоров.
- Палестинцев, - говорила жена, - проймет только атомная бомба.
- Водородная, милочка, - азартно поправил ее муж.
Мы сидели за обеденным столом в их по-московски уютной иерусалимской квартире. Окна выходили на аккуратный скверик с шлагбаумом. Сразу за ним начиналась та самая безнадежная Палестина, на которую предлагали сбросить бомбу…
Э, да что там говорить, я и сам такой: советский человек уже второго – посмертного – поколения.
- Знаешь, - устав со мной ругаться, говорил отец, - напрасно мы думали, что жили в СССР, это СССР живет в нас.

[Зося]

Это из Гениса, раньше как-то выкладывал:

Отец

"вкусно" написано)
не отходя от кассы качнула Вайля:
"Гений места"
Своевольный гибрид путевых заметок, литературно-художественного эссе, мемуара: результат путешествий по миру в сопровождении великих гидов.
"Слово в пути"
Эту книгу можно читать по-разному: и как путеводитель, и как сборник искусствоведческих и литературоведческих эссе, и как автобиографическую прозу.

[G-git]

Поддерживаю: Генис с Вайлем - достойное и не напряжное чтиво. У них у каждого есть и сольная литература, но есть и 2-хтомник дуэтов (стоит на полочке))

Что ненапряжное - это точно. Удивительная способность написать много, "развлекательно", и ни о чем, в сущности. Такой стеб, когда автор прямо-таки вызывающе демонстрирует отсутствие своей точки зрения на излагаемое.

По стилю чем-то похоже на его коллегу и приятеля Довлатова, но тот, по причине талантливости, "вынужден" был писать честно, даже уехав в Америку - об Америке.

[МиМуХа]

"ни о чем" - это как раз о внимании к тому, на что не принято обращать внимание, но что влияет на жизнь не менее "больших и важных" событий..."отсутствие собственной" т.з. - как раз и есть широкий взгляд..

[G-git]

"ни о чем" - это как раз о внимании к тому, на что не принято обращать внимание, но что влияет на жизнь не менее "больших и важных" событий...

Это называется "внимание к мелочам", а не бессмысленное нагромождение подробностей.

"отсутствие собственной" т.з. - как раз и есть широкий взгляд..

Широкий взгляд на вещи - это способность воспринимать их, рассматривая под различными углами. А здесь подчеркнутая отстраненность от каких-либо оценок. Постмодернизм-с, знаете ли. Релятивизм морали, опять же.

[МиМуХа]

Это называется "внимание к мелочам", а не бессмысленное нагромождение подробностей.

вот ведь - умный человек, рассказал, да показал, как оно есть на "самом деле"))

Широкий взгляд на вещи - это способность воспринимать их, рассматривая под различными углами. А здесь подчеркнутая отстраненность от каких-либо оценок. Постмодернизм-с, знаете ли. Релятивизм морали, опять же.

надо полагать, Вам известна абсолютно правильная и единственная мораль?

[Зося]

никак не могу домучить К.Р. Сафон "Игра ангела", в некоторых переводах идёт как "Тень ветра"
если бы автор не поскупился на "кружева и оборки" в описании деталей, книга читалась бы на одном дыхании...
простенькое описание убивает оч лихо закрученный сюжет.

пардоньте, ввела в заблуждение!)
"Игра ангела". ГГ унылая какашка, этакий Булгаковский Мастер с натяжкой...
"Тень ветра", второстепенные герои из "Игры..", вдруг становятся главными) и опять Книга, Дьявол, Маргариты...
в общем, решила дочитать из чувства противоречия, хотя на очереди куча более вкусных книг.

Это называется "внимание к мелочам", а не бессмысленное нагромождение подробностей.

Гыыыы ( как принято в интернетах)
читала я ваши рассказики о путешествиях, с "вниманием к мелочами")))
лучше бы вы громоздили, а я бы при этом не засыпала в процессе...

[vasya987]

Прочитал недавно Ремарка "Жизнь взаймы" - жизнеутверждающая книга, заставляющая задуматься о смысле жизни, о приоритетах в жизни. Напоминает, что следует ценить каждое мгновение в жизни.

[МиМуХа]

Прочитал недавно Ремарка "Жизнь взаймы" - жизнеутверждающая книга, заставляющая задуматься о смысле жизни, о приоритетах в жизни. Напоминает, что следует ценить каждое мгновение в жизни.

есть немного покороче - но мне очень нравится - "Год невезения" Хайнлайна..Рекомендую настоятельно..

[Homyak]

есть немного покороче - но мне очень нравится - "Год невезения" Хайнлайна..Рекомендую настоятельно..

Я не Вася, но настоятельная рекомендация заинтриговала. Решив, что Хайнлайна много не бывает, пол часа времени потратила на «Год резонанса».
Большое спасибо за наводку! Теперь тоже всем настоятельно рекомендую.

Черт, а мы лемминги. Медленно, но неотвратимо подгимаемся к пику. Страшно....

[NORD]

О, я "Жизнь взаймы" читала лет 15 назад - нашла на чердаке всю разорваную собрала по страничкам и ловила кайф)))

[МиМуХа]

Я не Вася, но настоятельная рекомендация заинтриговала. Решив, что Хайнлайна много не бывает, пол часа времени потратила на «Год резонанса».
Большое спасибо за наводку! Теперь тоже всем настоятельно рекомендую.

Черт, а мы лемминги. Медленно, но неотвратимо подгимаемся к пику. Страшно....

Есть еще "Девять миллиардов имен" Азимова - подобная, но интонация немного более отстраненная..Рекомендую))

//Апокалиптические/антиутопические сюжеты - кажется, будут актуальными всегда...

[Homyak]

Есть еще "Девять миллиардов имен" Азимова - подобная, но интонация немного более отстраненная..Рекомендую))

//Апокалиптические/антиутопические сюжеты - кажется, будут актуальными всегда...

Азимов в детстве показался сухим и неудобоваримым, до сих пор к нему страшно возвращаться). Но теперь буду знать, с чего можно начать.

сюжеты конечно успешны, мы же к смерти стремимся), кто-то этим стремлением упивается, а у кого-то время от времени всплывает. Черт, кому я это говорю :).